Пуровская телерадиокомпания «ЛУЧ»

Автор: Оксана Алфёрова

Фото: Оксана Диканёва, архивы «СЛ» и семьи Пяк

- Я родился в стойбище оленеводов в декабре 1935 года. Но этот год рождения записан неверно. Годами я так-то старше. Просто ненцы раньше не могли вовремя записывать в сельсоветах рождение детей. Да они и не считали это важным делом. Родился ребёнок, не умер от болезней или голода, значит, пусть живёт дальше. Набирается сил, учится пасти оленей, лечить их. Потом приведёт в свой чум женщину, которая станет хозяйкой в нём, родит сыновей. В положенный день человек уйдёт в нижний мир к своим предкам. Зачем ненцу бумага, где написано, когда он впервые увидел свет? Так думали мои родители. Поэтому и не торопились получить на меня документ.

Моя родина - южная тундра Пуровского района. Сейчас рядом с бывшим местом стоянки моих родителей стоит большой и красивый город Ноябрьск. Работать я начал рано. Сейчас в этом возрасте детей даже в школу не берут, считают их маленькими. Мне надо было помогать взрослым, особенно моя помощь требовалась матери.

Отца в то время помню плохо. Его и других оленеводов стойбища посадили за то, что забили на мясо колхозных оленей. История была такая. У моего отца Игрума был дядя. Звали его Упп. Он часто просил моего отца поехать с ним на забой. Отец был одним из самых ловких оленеводов. Мастерски ловил тынзяном оленей. В тот злополучный год не всё колхозное поголовье посчитали. Самый главный колхозный начальник следил за просчётом оленей только несколько первых дней. Потом он уехал в посёлок, сославшись на множество дел. За старших на просчёте и забое остались зоотехники. Они, как и мы, были ненцами. Зоотехники забили много животных. Но ни в одной бумаге не записали точное количество этих оленей и сколько мяса заготовили. После приказали простым пастухам забить ещё оленей, а их мясо украсть и развезти по чумам.

Отец сразу понял, что дело нечистое. Не скрываясь, заявил зоотехникам, что нельзя трогать государственных оленей. Но те заподозрили, что отец хитрит и хочет заявить об их проступке властям. Зоотехники решили опередить пастухов и самим донести начальству, будто пастухи самовольно затеяли забой колхозных оленей. Чтобы успокоить нечестных людей, пришлось моим родственникам забить двух быков.

Зоотехники уехали с мясом в посёлок. При дележе украденного переругались и сгоряча сдали друг друга. При разбирательстве было решено наказать всех, кто был на просчёте. Отцу и дяде дали по три года тюрьмы. Было это накануне Великой Отечественной войны.

После объявления всеобщей мобилизации осуждённым ненцам предложили пойти на фронт. Дядя Упп согласился. Звал моего отца поехать воевать. Но тот отказался. У него было большое личное стадо оленей, им требовался присмотр, в чуме ждали жена и маленькие дети. К тому же, он совершенно не знал русского языка. Упп сказал, мол, пока ты будешь в заключении, я уже вернусь с Победой домой. Но мечта дяди не сбылась. Родственник не вернулся в тундру, сгинул где-то навсегда, ни одной весточки от него не пришло.

Отец стал помогать советской власти в тылу. Он перевозил на личных оленях брёвна из Тарко-Сале в посёлок Уренгой. Там тогда шло активное строительство жилых домов для прибывающих специалистов и бараков для заключённых. Ещё на нартах доставлял шпалы, которые заключённые укладывали на насыпях для железной дороги. Я каждый день находился рядом с отцом. Мне было тогда примерно семь-восемь лет. Хорошо помню, как самостоятельно управлял упряжкой, помогал взрослым на погрузке.

Было очень тяжело. Сил не хватало. Особенно трудно приходилось зимой. Но надо было работать. Вместе с нашей семьей трудился земляк из Вынгапуровской тундры по имени Кайша Айваседо. С ним мы перевезли все брёвна и шпалы. План даже перевыполняли. Если план не выполнить, то хлеба давали мало, могли и вообще оставить ни с чем. При хороших показателях каждый работник получал на месяц шесть буханок хлеба. Чтобы семья не голодала, моя мать тоже пошла в колхоз, как только младшему ребёнку исполнился год. Однажды уполномоченный решил отвезти меня в интернат. Но мать спрятала, даже несмотря на уговоры, что там я буду одет, обут и, главное, сыт. Не отпустила, ведь я был работником и приносил в семью хлеб.

Примерно в 1943 году отца реабилитировали за хорошую работу. Ему уже не надо было ежедневно до и после работы отмечаться в сельсовете и конторе. Но поставили обязательное условие передать личное поголовье оленей государству. Пришлось согласиться. До конца войны и после неё отец всегда был пастухом. Вот так, из-за того, что колхозные зоотехники заставили отца без разрешения председателя забить двух быков, он лишился всех своих оленей - своего единственного богатства.

Отец работал на стойбище, но время от времени ему доверяли выполнить ответственные поручения. Он несколько раз был проводником первых геологоразведчиков. Помогал им перебраться в Надымский район, туда, где протекает речка Танлома.

После победы хлеб по-прежнему давали строго по нормам. Но еды уже хватало, ведь при выдаче учитывались не только работники, но и иждивенцы - маленькие дети и глубокие старики. Люди продолжали много трудиться. Появилась возможность даже откладывать из заработанного. Отец накопленное складывал в шкатулку. Размером она была с третью часть чемодана. Я помню эту шкатулку доверху полной купюр. В то время магазинов не построили, в единственной лавке товара почти не было, а то, что имелось там, ненцам почему-то не продавали. Тратить деньги было некуда.

В пятнадцать лет я вступил в комсомол. Считался полноправным колхозником: разгружал пароходы, косил сено, ловил рыбу, плотничал в Тарко-Сале, строил дома, резал доски из бревен большой пилой. В одну из зим председатель Слободсков отправил меня с Кайшей Айваседо охотиться на белку. Мы очень хорошо поработали, перевыполнили план. Нас за это поблагодарили, вместо денежной премии вручили костюмы, чему мы были очень рады. Так у меня впервые появился настоящий пиджак, такой, как носили русские.

Когда из военкомата пришла повестка, несколько молодых тарко-салинских ненцев и русских на пароходе отправили вниз по Пуру. По пути заезжали в Самбург и на рыбацкие пески, откуда забирали парней. Так доехали до посёлка Тазовский, где находился призывной пункт. Прошли в посёлке медицинскую комиссию. Из Тазовского пароход направился в город Салехард. Шли до него шесть дней.

Как только причалили в Салехарде, приехал человек из военкомата. Он приказал призывникам построиться на берегу. Но многие из нас не знали русского языка и строиться не умели. Встали кучей. Военный рассердился, что призывники из Пуровского района бестолковые. Приказал встать так: низкие - назад, высокие - вперёд. Повёл нас строем в город. В кабинете главного начальника военкомата нас посадили на стулья, начали расспрашивать о том и сём, выясняли, кто владеет русским языком, кто умеет читать и писать. Главный удивился, мол, зачем привезли в окружной военкомат неграмотных ненцев? Приказал всех, кто не ходил в школу, отправить обратно. Среди безграмотных был и я. Тех, кто учился хотя бы пару лет, оставили в Салехарде дожидаться парохода в Тобольск.

Всего одну зиму успел поработать в колхозе, когда в Тарко-Сале на меня опять пришла повестка. Река в тот год совсем обмелела, поэтому до Тазовского пароход не дошёл. Остановился на полпути, наткнувшись на песок. Я сказал, что знаю, как дойти пешком до посёлка напрямую. Смысла сидеть в лесу не было: еды нам оставили немного, а небо начинали затягивать тёмные тучи. Опасаясь дождей, мы старались идти как можно быстрее. Через двое суток пришли в военкомат. Позже узнал, что преодолели более сорока километров по болотам и через глубокие тундровые речки с ледяной водой.

Военкоматовские сразу меня признали, заметили, что стал лучше понимать по-русски, мог немного объясниться. Даже заподозрили сначала, что в прошлом году обманул их. Но потом, как бывалого, на время пути в Салехард назначили старшим в команде призывников Пуровского района.

Окружная медкомиссия сначала признала меня годным к службе. Но потом дотошный врач разглядел, что из-за постоянного ношения ненецкой обуви из замши, наподобие русских лаптей, пальцы на моих ногах деформировались. Я бы не смог ходить в солдатских сапогах. Ответственный за призыв даже расстроился. Сказал, что очень жаль отправлять обратно в Тарко-Сале дисциплинированного, ответственного и умного парня. На обратном пути я немного пожил в Тазовском районе среди тундровых ненцев, а потом в Самбурге, где подружился с Тёр Вотькой Лямбуровичем. Оттуда по воде прибыл домой.

Председатель колхоза Слободсков очень обрадовался, что меня не призвали. Определил в охотники, считал лучшим. После войны план на пушнину был большой. Чтобы выполнить его, пришлось постараться. В тот же год женился - мне ведь было уже двадцать лет. Жену взял свою, вынгапуровскую. Ухоляма поначалу вместе со мной охотилась.

Весной сказали стать бригадиром оленеводческой бригады. Председатель считал, что один из бригадиров плохо работает, надо мне занять его место. Но я не согласился, боялся, что не справлюсь со стадом, в котором было более тысячи основного поголовья. Навыка пасти оленей не имел, грамотой не владел, не знал, как по-русски вести подсчёт поголовья. Вдруг недосчитают оленей и сразу посадят в тюрьму. В моей семье хорошо помнили, как легко можно осудить невиновного человека. А я не хотел отвечать за чужие грехи: воровство и разгильдяйство. Всю ночь об этом думал.

На следующий день опять начались уговоры принять стадо. Председатель Слободсков достал бумагу и сказал, что в ней написано про то, что теперь за падёж оленей ненцев сажать не будут. Сейчас привлекают к наказанию только за явные злостные нарушения, поэтому можно смело принимать стадо. Так в 20 лет я стал бригадиром. Началась главная веха в моей трудовой деятельности. Работа была интересной. Посвятил ей тридцать лет. Но хороший, здоровый страх за сохранность поголовья, опасение попасть под суд по лживым обвинениям за недостачу оленей преследовали меня долгие годы. 

После тяжёлых времен войны во всей тундре наступило прекрасное время. На Крайнем Севере, пусть и очень далеко от линии фронта, лишения тоже ощущались. Война чёрной тучей нависла над тундрой. Уходили защищать страну мои родственники и земляки. Многие больше не увидели родную тундру. Дети, старики, женщины и немногие оставшиеся в тылу мужчины круглосуточно работали. Лютый мороз и злой гнус не смогли остановить общий труд. Коренные жители Пуровского района и люди других национальностей, которые прибыли в местные посёлки и на фактории, давали фронту рыбу, мясо, ягоды, меховую одежду, лыжи, циновки из тальника. Они собирали для покупки танков и самолётов деньги, золотые и серебряные украшения. Участвовали в государственных займах. Делали всё, чтобы солдаты, среди которых были тундровые и лесные ненцы, прогнали фашистов с советской земли.